1.
Neskrhana ostrina ledij.
Disjecta membra
v izvirniku pripoveduje o znanju, ločenem
od naših organov čutenja z miniaturno membrano
božanskega navdiha, od katerega,
naj pristavim, se orosi
zrcalo vzvratnega pogleda. Bližajoči se pejsaž
se z vrtoglavo hitrostjo prevrne
za hrbet, in tilnik, strt, obleži
na cesti.
Odpre se mu tretje oko.
Podobno aporiji o puščici,
ki z geometrično progresijo izsesava možgane,
nismo niti za kanec bliže
puščavi orgazma.
Posebej
roke,
posebej dlani,
posebej gležnji in seveda vrat.
Za tolažbo je edino to,
da se vse bolj jasno kaže
razlika med medmetom in ravnodušnim glagolom,
ki brez slehernega pomisleka
razžene sintaktični stroj.
2.
Poljski govor
s svojimi bzikajočimi soglasniki,
kot da se oprijemajo za bodečo
žico prozodije.
Anna, psiholog po
izobrazbi,
obnavlja vsebino »Psihoze«.
Perkinsov obraz z lasuljo,
kadar se obrne, in
podobno.
(V nekem trenutku
se domisli
in preide na angleščino.)
»Morje vzvalovi enkrat,«
me ima, da bi rekel, ker hodiva
ob morju. In morje šumi
kot školjka iz otroštva,
z datumom, vrezanim na pegastem oklepu:
1939.
(Kar je pri školjki zanimivo,
je vrtinec, ki izvleče samoto vzdolž sten tistega,
kar je ne več kot narobna stran
vsega istega vlečenja, ki vnaprej določa
nastanek stvari,
spiralasto preobračanje na ven.)
Haloge, naplavljen les.
K ničemur
zavezujoč sprehod.
7.
Tisto, o čemer ne kaže govoriti,
govori samo zase –
kot retorična figura
zamolka v dnevniku,
ki jo na predmet testisov aplicirajo
varuhi jezikovne čistosti.
Blagor jim, ki vstopajo v internet.
S parafrazo lažnivčevega paradoksa
pesnik-transvestit ne pozabi pristaviti:
»Res je, lažem.«
Arhaično srečanje na operacijski mizi
(interface) aletheie
in njena usta, ki jih zašije
filozof
s
šivalnim
strojem sintakse.
Zakaj njegovo je kraljestvo.
Ob koncu seminarja
dr. Lacan razdeli navzočim
figurice slonov.
Iz ruščine prevedel Milan Jesih.
1.
Непритупившееся лезвие лядвий.
Disjecta membra
в оригинале повествует о знании, отделенном
от наших органов чувств миниатюрной мембраной
божественного дыхания, от которого,
я бы добавил, запотевает
зеркало обратного видения. Надвигающийся пейзаж
опрокидывается с головокружительной быстротой
за спину, и затылок
остается лежать, раздавленный,
на шоссе.
У
него открывается третий глаз.
Подобно апории о стреле,
иссушающей в геометрической прогрессии мозг,
мы ни на йоту не приблизились
к пустыне оргазма.
О
тдельно
руки,
отдельно кисти рук,
отдельно голени и, конечно же, шея.
У
тешением - единственным - служит то,
что все отчетливей проступает
разница между междометием и бесстрастным глаголом,
ничтоже сумняшеся приводящим
к взрыву синтаксическую машину.
2.
Польская речь,
с ее брызжущими согласными,
словно бы цепляющимися за колючую
проволоку просодии.
Анна, психолог по
образованию,
пересказывает "Психоз".
Лицо Перкинса в парике,
когда он поворачивается, и все
такое.
(В какой-то момент
спохватившись
и переходя на английский.)
"Море волнуется раз", -
хочется произнести мне, ибо мы идем
вдоль моря. И оно гудит
подобно раковине из детства,
с вырезанной на пятнистом панцире датой:
1939.
(Что интересно в раковине,
так это вихрь, вытягивающий пустоту вдоль стенок того,
что является не более чем изнанкой
все той же тяги, предназначающей вещь
становлению,
спиралевидному выворачиванию вовне.)
Водоросли, топляк.
Ни к чему
не обязывающая прогулка.
7.
То, о чем не следует говорить,
говорит само за себя, -
как риторическая фигура
умолчания в дневнике,
купированном на предмет тестикул
блюстителями чистоты языка.
Блаженны входящие в интернет.
Перефразируя парадокс лжеца,
поэт-трансвестит не преминет добавить:
“Я, истина, лгу”.
Архаическая встреча на операционном столе
(интерфейсе) алетейи
и зашивающей ей раскрашенный
философом рот
шв
ейной
м
ашинки синтаксиса.
Ибо его есть царствие.
По окончании семинара
д-р Лакан раздает присутствующим
фигурки слонов.
